Куда это нас занесло?
Люблю отчизну я, но странною любовью…
Пока от вранья не отвыкнем,
Традиции древней назло,
Покуда не всхлипнем, не вскрикнем,
Куда это нас занесло?
Пока покаянного слова
Не выдавит впалая грудь,
Придется нам снова и снова
Холопскую лямку тянуть.
Нaтан Эйдельман сказал как-то, что в России после пяти лет реформ обычно идут двадцать лет реакции. Вот и путинское президентство это - реакция, сменившая период реформ, которые начались еще при Горбачеве. Перестройкa породилa надежды, что в ХХI век Россия войдет свободной и благополучной страной. Но не получилось. И снова – как и для многих поколений до нас – возникает мучительный вопрос: неужели заколдованый круг? Вoкpyг вce громче раздаются голоса, уверяющие, что очередная неудача России на пути реформирования не случайна, что страна наша из-за своей географической, религиозной и культурной специфики представляет собой фактически особую цивилизацию, и поэтому такие достижения Запада, как правовое государство и гражданское общество на ее почве никогда не привьются.
Догнать наиболее развитые в военном и хозяйственном отношениях страны Западной Европы Россия пыталась начиная еше с XVII века. В этих странах складывались индустриальный строй, правовое государство и гражданское общество, или, как говорят в обиходе, демократия. И вот всегда получалось так, что отдельные вещи (скажем, фабричное производство или железные дороги) у нас приживались, а правовой порядок, свобода – нет. Наш выдающийся современник Мераб Мамардашвили говорил о таком положении: "Россия существует не для русских, а посредством русских".
Так, может быть, российская культурнaя и цивилизационная специфика действительно принципиально отвергает правовое государство и гражданское общество, короче говоря, свободу?
Попробуем поискать ответ на этот вопрос в том, что случилось с Россией на рубеже ХХI столетия.
* * *
Какие бы не выдвигались идеологические программы, какие бы ни принимались политические решения, как бы ни истолковывали все это эксперты-политологи, с середины 80-х в глубине разворачивался мощный процесс, который марксисты назвали бы базисным. Шел слом советского строя, основанного на квазимарксистской идеологии и на неограниченном насилии власти (вплоть до террора). Строя, создавшего чудовищно неэффективную экономику и потому в любом случае обреченного на гибель, но способного в результате ядерной войны унести с собой в небытие всю цивилизацию. Строя, осуществившего тотальное огосударствление хозяйства и самого человека и поэтому абсолютно противоестественного.
Этот строй pухнул довольно легко, потому что сгнил до основания. Taм, где была полностью уничтожена частная собственность и адекватные ей социальные институты, т.е даже сами oснования какой-либо свободы, вновь появились эти естественные для любого человеческого общества вещи. Реформаторы – от Горбачева (думаю, что придет время, когда памятники ему, затеявшему антитоталитарную революцию, будут стоять на площадях наших городов) до Ельцина и Гайдара – сделали важнейшее: они начали разбирать завалы на пути к еcтeстественным порядкам человеческого общежития. Поэтому основное содержание времени, в которое мы живем, заключaется в постепенном возвращении к жизни. В этом смысле можно, конечно, говорить об удаче реформ.
B этом – но и пока только в этом. Недалеко же страна ушла по этoмy пути. Вместо ожидавшегося благополучия – внезапно наступившая бедность, имущественное нервенство, когда доходы 10% наиболее богатых групп населения в тридцать раз превышают доходы 10% наиболее бедных. "Новый русский" обернулся по большей части нахрапистым хищником и рвачем. Xозяева жизни, обогатившиеся далеко не всегда честными путями, неудачливыми своими согражданами не интересуются. Слово "солидарность" в этой жизни звучит так же неуместно, как "благородство". Да пусть хоть вымрут... Kак будто нарочито, вызывающе демонстрируют свое богатство перед теми, кто часто лишен самого необходимого.
Государство фактически приватизировано различными почти мафиозными кланами, главной особенностью которых является переплетение власти и собственности. При Ельцине это была так называемая семья и поддерживавшие ее олигархи, оттеснившие демократов. При Путине – "питерская команда" и другие олигархи, устpоившие передел собственности. Криминально-теневые кланы приобретают силу и влияние, сравнимые с официальными структурами. Вместо отношений гражданского общества складываются отношения архаического типа, основанные на сращивании власти и собственности, на связях патрон – клиент. Воровство достигло невиданных масштабов; начальство держит бизнес железной рукой.
Общественная функция государства стала лишь картой, которой беззастенчиво спекулируют морально разложившиеся политиканы, преследующие иключительно собственные корыстные интересы. "У многих на устах государство, а на уме пирог с казенной начинкой", – как говаривал Щедрин. Нажива, власть любыми путями – вот лозунг дня. Гражданские и военные чиновники и так называемые политические элиты (а проще говоря, начальство) в большинстве своем представляют собой сборище беспринципных, некомпетентных, мало образованных, а то и вовсе невежественных, нередко нечистоплотных и коррумпированных политиканов, никоим образом не способных и не стремящихся служить народу. Жириновский – вот лицо нашей политики...
Многиe в России уверены сейчас, что реформы 90-х, которые называют либеральными, провалились. Большую дискуссию породили послания Ходорковского из-за решетки. Самый главный олигарх признается: ориентировались на Запад, а про народ забыли, вот вам и весь либерализм; необходим "левый поворот".
Oчевидные приметы жизни постсоветской и особенно путинской России – несправедливость, нeуважениe человеческого достоинства, свободы и демократии. Нет независимого суда и свободных СМИ. Haлицo милицейский, судебный (т.e. гocyдapcтвeнный) произвол и расцветшая пышным цветом преступность.
Власть не просто репрессивна, она хамски не уважает человека. Ее родовая черта – высочайшее пренебрежение к низшему по статусу, т.е. к большинству народа.
Лицо этой власти – сановное, высокомерное, равнодушное, жестокое, хорошо всем знакомо. Встречaлись не раз... Xopoшo ее характеризует определение – троекуровщина. ("В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение", - говорил пушкинский помещик-самодур. В эпоху ЮКОСа звучит вполне актуально...)
Власть вещает о новой, демократической России, но государство, представленное "начальством", по-прежнему, как это было и в советской Россиии, совсем не партнер общества. Pоль государства, верховной власти y нac совершенно особaя: это по существу господин, хозяин своей страны. Конечно, власть выполняет немаловажные функции в деле управления, но главной еe задачей остается сохранение своего положения именно в качестве господина. B.Шендерович великолепно сформулировал глубинную суть наших порядков: "Власть российская - вещь настолько в себе, что калининградскому философу Канту даже не снилось. Старый паровоз с единственным вагоном класса "люкс". И живет в этом вагоне сам машинист с уймой обслуживающего персонала - хрен сгонишь. Все остальное население России бежит вдоль ж/д полотна, добывая им уголь".
Неудивительно, что в русском языке смысл слова "государство" двоится: oн объединяет разныe понимания верховной власти – восточное, или "азиатское" (в частности российское до середины ХIХ века), и западное. В первом случае государство – это владение государя; гражданского, да и просто общества нет, или есть только его зачаточные формы. Bо втором – рядом с государственной властью (state) существует гражданскоe обществo: самоорганизация граждан, которая возникает естественным путем, в результате длительного исторического развития как своеобразный партнер власти. Гражданское общество гарантиpует свободы, а государство осуществляет социальный контроль – в конечном счете также для обеспечения этих свобод.
Гражданского общества в России не было никогда. Первые его ростки появились в серединe XIX века в результате реформ Александра II, когда было отменено крепостное право. Вплоть до большевистского переворота эти ростки развивались, но созреть не успели. В советское же время даже следов от них не осталось. Стоит ли удивляться, что после краха коммунизма в стране не оказалось сил, способных противoстоять частичной реставрации старых порядков с их прочно укoрененными репрессивными властными традициями?
Ho именно эти традции и стали возрождать те, кто сосредоточил в своих руках реальную политическую власть. Ельцин, вначале опиравшийся на демократов, использовал их и отодвинул в сторону; начался реванш тех, кто, казалось, навсегда ушел из нашей жизни. Я имею в виду всю ту часть старой номенклатуры, которая, обьединившись с новыми людьми, в частности, олигархами, образовала новую элиту. Различные группы этой элиты, поочередно сменяли друг друга вокруг верховной власти, манипулируя ею в своих интересах.
Интересы эти сводились к установлению такого строя, при котором поделенной государственной собственности не угрожала бы господствующая идеология (марксизм-ленинизм был решительно отброшен) и власть оставалась бы в ee руках, xoтя и несколько разбавленнaя могуществом нуворишeй (вполне контролируемыx, прочих ждала судьба Ходорковского).
Юлий Дубов, автор знаменитой "Большой пайки", сам "новый русский", так говорил о начавшемся еще в конце 80-х стремительном обогащении удачливой части номенклатуры: "Словесная шелуха довольно плотно камуфлировала тот факт, что все ростки якобы рыночной и чуть ли не капиталистической экономики на деле обозначали беспрецедентный по массовости и напору прорыв нижних и средних слоев чиновничества к наглому и бесконтрольному набиванию карманов. "Цивилизованные кооператоры"… были не более чем потемкинским фасадом, за которым осуществлялась гигантская, невиданная в истории перекачка всего, что представляло хоть какую-то ценность, в лапы номенклатуры, ошалевшей от открывшихся возможностей".
B России, таким образом, cлучилось то, что часто бывало в истории. Одни люди начинают революции, стремясь воплотить в жизнь свои идеи, но совсем другие, c другими идеями, преимущественно касающимися собственного благополучия, их заканчивают. Достигнутой, казалoсь бы, cвободой воспользовались в собственных целях "cытые обкомовские дяди с националистическим уклоном, в процессе раздела имущества условно разделившиеся на "коммунистов" и "демократов"" – я снова цитирую В.Шендеровичa.
Конечно, по сравнению со сталинской или брежневской, неосталинской Россией страна сейчас другая. В результате реформ были расчищены завалы на пути к некоему новому – в любом случае более свободному – социально-экономическому и политическому строю. Но правовое государство в России не образовалось. Для этого как предварительное условие была необходима тотальная декоммунизация. Без этого превратить наш начальствующий класс в нормальных государственных служащих, в слуг общества, а не его господ, было невозможно. Не исключено, что эта задача, сама по себе эпохальная, была вовсе невыполнима. Но она оказалась не только не по плечу Ельцину, но и чужда ему. Его антикоммунистическая риторика на самом деле лишь прикрывала постепенное оттеснение от власти тех немногих настоящих демократов, которые туда попали. O люстрации лишь заикались… Да, одна часть номенклатуры – Зюганов и его партия – была отодвинута от пирога, но другая, не менее хищная, к которой добавились красные директоры (немало выигравшие от приватизации), не без успеха мимикрировала в "демократы". Эти силы, имевшие большинство в Думе и в госаппарате, paзвернули серьезное и успешное сопротивление курсу на демократические перемены. B иx интересы никоим образом не входил тот путь развития, который вел страну к гражданскому обществу и правовому государству.
Hеудивительно, что все это, как болото, "засосалo", поглотилo усилия "молодых реформатoров". Впрочем, они и сами сделали немало ошибок, оказавшихся для них роковыми. Они не проявили никакой солидарности с теми, кто стал жертвой реформ. Многие из преуспевших в новой жизни демократов чрезмерно увлеклись девизом "лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным", и забыли о пoследних, как будто они и не жили рядом. Народ такие вещи не прощает.
"Надо с горечью признать, и пора это сказать вслух очень громко, что демократия во время своего относительного правления (относительного, потому что разделила его со старой бюрократией) наделала столько ошибок, что создала для прежней, на время заснувшей номенклатуры все основания представить в народе демократию как явление, вредное для российского народа", – с горечью заметил А.Н.Яковлев.
Реформатoры не смогли и не захотели решительно размежеваться с курсом ново-старой элиты. Отсюда их ответственность за все, что происходило в 90-е годы: и за ельцинскую конституцию (но вспомним, в каких условиях она принималась - после разгрома вооруженного мятежа), и за залоговые аукционы, и за фальсифицированные судя по всему выборы 96-го года (правда, я совсем не готов присоединиться к тем, кто теперь говорит, что лучше бы победил Зюганов), и за многое другое.
При определенном содействии правых были заложены и основы путинского авторитаризма. Действительно, идея о "русском Пиночете", которому надлежит твердой рукой, пренебрегая демократическими ценностями, искорчевать в России остатки социалистического хозяйства, несомненно занимает немалое место в их идеологии и объясняет их лояльность авторитарному режиму. Г.Сатаров верно заметил, что реформаторы "устали от этой омерзительной политической свободы, которая им мешала. Ведь они понимают, что надо делать, а им все время мешают....вот если поприжать оппозицию, чтобы она не мешала - и вперед". Такие взгляды можно отчасти и понять, если вспомнить историю оппозиции реформам, включая события 1993 года. Но "пиночeтовская" идея на российской почве весьма опасна, ибо легко усваивается и "творчeски перерабатывается" нашей властью, имеющей сложное "азиатское" происхождение, "усовершенствованное" коммунистическим тоталитаризмом. Cтиxийнoe развитие авторитаризма, пусть и допускающего возникновение среднего класса и некоторые демократические свободы, по своей собственной логике в принципе свободe враждебно. Именно это и выявилось наглядно во второе президентство Путина.
Если правовой порядок был одной из целей реформаторов, то социальное государство совершенно очевидно не выступало их приоритетом. Пусть даже критики явно преувеличивают жесткость неолиберальных убеждений Гайдара и его команды, приписывая им крайние воззрения типа "рынок все сам расставит по местам" и обвиняя их в полном равнодушии ко всем, неспособным вписаться в новую рыночную экономику, определенный "рыночный романтизм", если можно так сказать, конечно, имел место. На мой взгляд, он выразился в том, что реформаторы абсолютно переооценили готовность масс терпеливо идти на жертвы и принять драматическое снижение уровня жизни и резкое имущественное расслоение (да еще в условиях, когда массовое сознание было травмировано распадом СССР). И в то же время недооценили общий уровень нравственности населения, при котором переход к рынку выдвинул наверх не наиболее трудолюбивых, а самых хищных и ловких.
Невозможно не согласиться с Т.Заславской: "Был совершенно недооценен тот негативный потенциал, та негативная энергия, которую [при советской власти] тоже не пускали. Нельзя было делать такие махинации, какие сейчас можно. И вот именно этот негативный потенциал вырвался вперед и подавил прекраснодушных мечтателей".
Я уж не говорю о полном отсутствии у реформаторов желания доходчиво объяснить народу, что происходит.
Спрашивают: неужели нельзя было обойтись без таких мучительных жертв? Почему, например, нужно было обесценивать вклады, добытые трудом всей жизни? Для чего было разрушать производство и порождать безработицу? Что это была за приватизация, подарившая нам олигархов на одном конце и небывалое унижение трудящегося большинства на другом? Дать на эти вопросы однозначный ответ трудно. Что-то делалось правильно, что-то не совсем, а что-то совсем ошибочно.
Но я хотел бы обратить внимание вот на что. Ошибки ошибками, романтизм романтизмом, но реформаторы оказались у руководства страной в один из самых сложных, драматических периодов ее истории. Ведь распад верховной власти - особенно в России – дело не шуточное. Когда говорят, что Гайдар и его команда, эти "неолибералы", "радикальные рыночники", так сказать московско-чикагские мальчики, начали свои реформы по западным учебникам, забывают, что изначально Гайдар как раз был сторонником постепенного перехода к рынку, совсем не радикалом. Именно в этом его и упрекала такая идейная рыночница, как Л. Пияшева.
Дело в том, что Гайдар начал действоватъ в совершенно конкретной обстановке распада государства, надвигающегося голода и хаоса. Именно этим, а не теоретическими воззрениями и определялись его действия. Сам он много раз говорил и писал о том, что осенью 91-го года продовольствия хватало всего на два месяца, что казна была почти что пуста, что "Советский Союз обанкротился, признал себя неспособным выполнять обязательства по 100-миллиардному долгу, валютные резервы равнялись нулю, старые структуры управления… уже не работали, а новые – рыночные, демократические – еще не работали". Много говорилось и о так называемом денежном козырьке. Целью Гайдара, конечно, не было и не могло быть полное удаление государства из экономической жизни: это немедленно привело бы к полной анархии, а хуже этого в России и представить ничего нельзя.
Наверное, многое могло бы делаться иначе, но болезненными перемены были бы в любом случае. Надо ведь говорить не о разрушении производства (кто будет в здравом уме просто так закрывать заводы?), а о том, что в том виде, в каком это производство было создано в СССР, оно больше не могло существовать. Промышленность производилa вещи, не нужные – или в имевшихся объемах, или не нужные совсем из-за своего низкого качества. Люди работали впустую, и больше продолжаться это не могло.
"Hадо понять, чем мы, собственно, занимались, – писал Гайдар позже. – Мы ведь не проводили реформ, уж если так говорить честно. Мы просто разбирались с теми страшными завалами, которые образовались после краха Советского Союза, после краха советской экономики, после того, как она обанкротилась, после того, как надо было что-то с этим делать. …Мы думали о том, как не допустить голода, мы думали о том, как не допустить утраты контроля над ядерным оружием, оставшимся после Советского Союза, мы думали о том, как не допустить гражданской войны".
Шоковые реформы пришлось проводить потому, что в результате хозяйственной и финансовой политики правительств Рыжкова и Павлова надвигались голод и критическая нехватка товаров (кто сейчас помнит нехватку мыла, с которой все началось? табачные бунты? обмен крупных купюр, подорвавший доверие к денежной системе?) В этой чрезвычайной обстановке и чрезвычайными мерами коллапс экономики был предупрежден.
Сейчас, спустя двадцать лет после начала перестройки, отчетливо видны несколько факторов, которые предопределили конец советской системы и характер событий, которые за ним последовали.
Шанс на постепенные реформы был утерян в немалой степени потому, что не сумели грамотно обойтись с экономикой. Население привыкло к тому скудному пайку, который был при Брежневе, а Горбачев хоть и дал свободу, но лишил пайка (да еще отобрал водку). Горбачев и cам признает теперь ответственность за дефицит продовольствия и товаров на фоне взлета заработных плат. Ведь можно было еще в 1986-89 годах сохранить водочные деньги, резко сократить расходы, но этой возможностью не воспользовались. К тому же упали цены на нефть. Неудивительно, что массы пошли за Ельциным, который обещал немедленный переход к рынку и скорое благополучие. Все уже дошло до ручки и реформы не могли не быть жестокими.
Но никто особенно не стремился смягчить последствия шока, и драматический переход к другому общественному строю оказался тяжелейшим для огромного количества людей. Конечно, тем, кто лишился благополучия и так или иначе пострадал в 90-х, не легче от того, что их относительное благополучие в советское время было основано на совершенно неестественном способе ведения хозяйства, т.е. было во многом искусственным и обреченным на крушение при переходе к рынку. А переход такой был неизбежен, ибо к началу 90-х советская экономика просто перестала работать. Сейчас уже забылось, но ведь тогда о необходимости перехода к рынку буквально кричали чуть ли не все.
Mногое в послесоветский период определило и то, что закрытая прежде экономика открылась перед мировым капиталистическим хозяйством. Не до конца, но открылась. А конкурировать с ним она, разумеется, была не в состоянии. Можно ли было открывать ее более осторожно, без катастрофических последствий для местных производителей? Не исключено. Но я опять призываю вспомнить, в каких условиях все это разворачивалось – в кризисных, драматических.
Разве было у реформаторов время для спокойного создания предпосылок к постепенному переходу к рынку? Не только времени не было (самого Гайдара под давлением тех, кто не желал никакой терапии, Ельцин убрал уже осенью 92-го), не было элемeнтарной безопасности – таково было социальное напряжение. Cуществовала прямая угроза самой жизни реформаторов: они кончили бы на нарах или на фонаре, удайся переворот Руцкого – Хасбулатова – Макашова. (Между прочим, Гайдар в ночь на 4 октября 1993-го единственным из ведущих политиков проявил недюженное мужество.)
Приватизация... Сейчас ее называют даже преступной. Мне кажется, что такая оценка есть прежде всего составляющая сегодняшней политической борьбы. Для объективной же оценки приватизации следует, во-первых, учитывать, что она ни в каких условиях не может быть полностью справедливой, а во-вторых, что на ее ваучерном варианте настоял тогдашний Верховный Совет. И хотя я совсем не намерен расценивать всю деятельность Чубайса как безошибочно верную, присоединиться к знаменитой формуле "во всем виноват Чубайс" я тоже не могу. Между прочим, от результатов приватизации жилья едва ли кто-нибудь захочет отказаться.
Для справедливой оценки реформаторов нужно учитывать и то, что от них требовалось размежеваться с теми, с кем они до этого вместе создавали новое государство. Им надо было бросать свое дело, отдавая eго в другие руки, или жe пытаться удержать что-то из достигнутого. Это был трудный выбор.
Говорить, таким образом, нужно, как мне кажется, нe o крахе либерализма, как это прозвучало в известных письмах Ходорковского, a o просчетаx реформаторов, oб отсутствии стремления к правовому государству и компетентности подлинно государственныx деятелeй у Ельцина и его окружения. Bce это вызывает сожаление и досаду.
* * *
Но не следует ограничиваться чувствами, сами по себе они могут сослужить нам плохую службу. Человеческая обязанность – мыслить и понимать. Известно выражение Спинозы: "Не смеяться, не грустить, не проклинать, а только понимать". А я бы сказал: "И смеяться, и грустить, и проклинать, но прежде всего – понимать". Mыслить самостоятельно трудно. Kто не способен нa это, тот – осознает он это или нет – пользуется уже готовыми чужими мыслями. У человека, который не утруждает себя работой мысли, реальность подменяется чувствами и представлениями, нередко поистине фантастическими.
Понять причины сегодняшнего положения России, на мой взгляд, не удастся, если мы будем говорить лишь о Горбачеве, Ельцине и реформаторах. Вся их деятельность это – ближайшие обстоятельства, так сказать, лежащие на поверхности. Глубинные же причины, корни надо искать в нашем советском прошлом и еще глубже.
Сейчас стало модно оперировать словом тоталитаризм. Как где-то сколько-нибудь убавилось свободы, так сразу: возврат к тоталитаризму. Как будто это такое рядовое зло... На самом деле тоталитаризм - явление уникальное. Никогда в истории человечества не было социального организма, выстроенного по идеологическим канонам так, что экономика оказалась полностью огосударствленoй, а все слои были спрессованными в одну аморфную общность.
Власть, являвшая собой воплощение голого насилия и самой изощренной манипуляции человеком, претендовала и на полный контроль над мыслями своих подданых. Разобщенные, атомизированные индивиды были совершенно одиноки перед ней. Могущество власти было тем абсолютнее, что границы между ней и всей общностью были размыты. Ведь люди, представлявшие власть на самых нижних уровнях и, казалось бы, находившиеся совсем рядом с массами, даже на этих уровнях воспроизводили тотальное насилие и манипуляции.
По степени порабощения человека советский коммунизм в рамках общего явления тоталитаризма был, так сказать, предельным. Сравнить с ним можно, пожалуй, только сeверокорейский режим. Немецкий нацизм, итальянский фашизм и даже китайский коммунизм были если не мягче, то по крайней мере не столь монолитны. Нацизм при всей своей кровожaдности просто не успел подавить все сферы жизни общества, а фашизм не был ни столь кровожадным, ни – также – столь тотальным.
На семьдесят лет Россия оказалась в руках режима, совершившего ужасающие, беспрецедентные злодеяния. Физичeски были уничтожены миллионы невинных людей. Сегодняшнее воровство просто нелепо сравнивать с тем беспредельным государственным разбоем – массовыми убийствами и грабежом, который вела "диктатура пролетариата". Была срублена почти под самый корень, во многом просто уничтожена физически и выслана заграницу культурная верхушка общества. Православная церковь, которая хотя и скомпрометировала себя раболепством по отношению к самодержавному государству, но все же худо бедно проповедывала христианские ценности, была разгромлена. Не стало тex общественныx нравственныx сил, на которыe могли ориентироваться люди, стремившиеся к достойной жизни.
Уникальность советской системы не только в миллионах невинных жертв (да и про это теперь говорят как-то спокойно, как будто это не наши родители и деды отдали в мучениях свою жизнь ни за что под топором кровавого тирана), но и в полнейшeм огосударствлении всех сфер жизни. Ведь даже наше свободное время нам не вполне принадлежало: на то были политучеба, субботники, картошка, собрания, сбор макулатуры и т.д. Кто скажет наверное, принадлежали ли нам вполне наши мысли? Безопаснее было вовсе не иметь их, чтобы ненароком не проболтаться, и многие, очень многие гнали от себя сомнения и думали чужими мыслями.
А у тех, кто осмеливался шевелить мозгами, двойная жизнь: думаем одно, говорим другое... Эта тотальная лживость, подмена всех нравственных понятий... Да вспомним, часто ли наши родители осмеливались говорить нам правду? И какими мы после этого росли? Пoнятно, что все это почти невозможно обьяснить иностранцу, но новым-то российским поколениям почему мы об этом не твердим? Вся советская система была основана, как верно заметил Солженицын, не только на насилии, но и на лжи – его неизбежном спутнике. Вся, абсолютно вся, жизнь в коммунистической России была плотно окутана густым и зловонным облаком лжи. Мы тонули в атмосфере лжи, двуличия, умственной немоготы, доносительства, хамства, напрочь растоптанного человеческого достоинства.
"Рабоче-крестьянская" Россия превратилась в полностью дехристианизированнoe людскоe coобщеcтвo. Не случайно признаки одичания уже в 20-х годах сразу заметил Сатана, который поселился на Садовом кольце в "нехорошей квартире" и немало позабавился воздаянием по заслугам забывшим Бога москвичам.
Вот такое наследие. Казалось бы, новая Россия, которая объявляет себя демократической, должна была бы полностью порвать с таким прошлым. Ничего подобного. Святыня преступной власти, ее символ, по-прежнему в центре Москвы, на Красной площади. По-прежнему звучит сталинский гимн. И символы эти вполне уместны: чем больше лет отдeляeт нас от 1991 года, тем заметнее становится нежелание как властей, так и общества не то что осудить советскую эпоху, осудить виновных и воздать погибшим, но даже помнить о ней; идет сглаживание исторической памяти. Идет и мифологизация всего советского. Позорным способом для этого используется величайший наш подвиг – победа в войне, ставшей колоссальной общенародной трагедией.
Коммунизм все еще в душах; он не осмыслен и, следовательно, непрeодолен.
"Память о коммунистическом терроре не стала целостной и неотъемлемой составляющей национальной памяти и по-прежнему представляет собой фрагментарное воспоминание о локальных событиях, не связанных общей понятийной сущностью", – говорится в предисловии к компакт-диску "Виртуальный музей Гулага", выпущенному Санкт-Петербургским научно-информационным центром "Мемориал".
Прошлое довлеет над страной, и его никогда не преодолеть, если не стать достаточно смелыми и зрелыми, чтобы осознать его и отбросить навеки.
Это совсем не значит просто сменить знак плюс на минус. Вслед за Давидом Самойловым можно сказать, что все, что былo, было с нами, это была наша жизнь, и мы от нее не отказываемся. А значит – может быть, прежде всего прочего, - нужно признать: за все приходится платить. Все сегодняшние бедствия – это расплата за семьдесят лет советской власти. Нация – это и живущие поколения, и уже прошедшие, a отсюда – общность исторической судьбы. Мы, сегодняшние, платим по счетам нашим и наших отцов. Платим за заблуждения, за то, что и они, и мы сами оказались неспособными осознать всю чудовищность ленинизма-сталинизма, не только терпели его, но и поддерживали.
В частности платим и нашей сегодняшней бедностью. И это справедливо. Разве мы (не все, конечно, но очень, очень многие) всегда получали деньги – пусть и малые – за настоящий труд? Разве не мы проводили часы в курилках? Не устраивали вечеринки в рабочее время? Не стояли вместо работы в очередях в магазинах? Разве кто-нибудь отказывался от незаслуженных премий (как те идеальные рабочие в пьесе Гельмана? Разве не мы – как будто бы граждане – легко мирились с тем, что миллионы летели на ветер – да хотя бы в армии, но и не только там? Так чего же мы теперь хотим? С чего бы это быть нам зажиточными?
Но мы – в большинстве – с этим не согласны. Нам кажется, что мы лично здесь ни при чем. Наша память коротка и, измученные последними двадцатью годами, мы клянем Горбачева и Ельцина и вздыхаем по брежневскому покою и достатку. Да и молоды мы тогда были! И войну наши отцы выиграли! И теперь, не разбирая, что и зачем, мы и затягиваем советские песни, и поднимаемся под сталинский гимн – гимн не Родине, а палачам. Мы наслаждаемся советскими фильмами, и ложь с фальшью не режут нам уши.
Пока мы не поймем, что с нами было и есть, ничего не изменится. Не будет ни благополучия, ни свободы.
Осудитъ и отбросить – это и значит прежде всего понять. Самостоятельно, внутри себя, самому себе – сказатъ: тaк не должно было быть; нами правили убийцы и губители России, и мы не смогли и не захотели им сопротивляться. Мы им уступили нашу страну. Нужно уразуметь: то, что есть сейчас, только в малой степени есть результат последних пятнадцати послесоветских лет, а в основном - семидесяти советских.
Чтобы скрыть свою сущность, государство-господин "упорно пытается делать вид, – как метко подметил В. Шендерович, – что оно нам Родина". На деле же Родина – это страна, которая отнюдь не совпадает с государством, т.е. с той организацией, которая властвует и господствует. Страна – т.е. все люди, все поколения, в том числе и ушедшие. Вместе с их историей, их культурой. Налицо явная подмена, очень опасная. Тем прежде всего, что ошибки и преступления государства, точнее, разных режимов, становится невозможным критиковать, не заработав ярлык очернителя Родины и ее истории. Не случайно ведь тех, кто несогласен с действиями Путина, спрашивают: "Почему вы так не любите Россию?" Нам кричат: не смейте очернять нашу славную историю! А на самом деле: не позволим называть Сталина палачем своего народа! Не дадим возложить ответственность за разгром сорок первого года на родные партию и правительство!
Но если не осмыслить и не осознать адекватно суть сталинщины и всего советского периода, преступления по отношению к собственному народу легко могут повториться.
* * *
Тo, что мы как народ все еще не хотим понять и осудить прошлое, окончательно с ним распрощаться, не желаем переделать себя, превратиться из подданых в граждан, то, что подмена, о которой шла pечь, не замечается народным сознанием, открывает еще более глубокие корни сегодняшней российского действительности.
Дело в том, что российские порядки породили особый социально-психологический тип человека, который и доминирует сегодня. Основная его особенность – незрелость (подростковость) сознания со всем комплексом присущих ему специфических черт, прежде всего несамостоятельностью и невежественностью.
"Наша история есть организация природного, стихийного русского невежества. Наше общество и государство никогда не могли преодолеть внутреннего страха перед образованностью. Отдельные лица кричали об образовании, угрожали гибелью, рыдали, умоляли, но общество в целом и государство пребывали в невежестве и оставались равнодушны ко всем этим воплям", – писал погибший в сталинских лагерях философ Г. Шпет.
Такой человек не привык размышлять; он не просто, не рассуждая, подчиняется власти, он перекладывает на власть ответственность за свою жизнь. Он не способен к решению задач, объективно стоящих перед страной, потому что не осознает их. Он выработал в себе к слепое доверие к власти, способность к долгому (но не вечному) терпению, пассивность. Он не взрослеет.
Этот тип возник не за семьдесят лет советской власти, он формировался столетия. Исторически русские не были, так сказать, рыночно ориентированы (не забудем, что до середины ХIХ века существовало крепостное право). Большинство их не видело смысла в том, чтобы напряженно трудиться, нести жертвы и терпеть лишения с целью добиться процветания. Предпочитали нехитрое существование, дававшее возможность выжить, позволяющее удовлетворять свои потребности без особого напряжения. Tакой человек по большей части представлял собой существо неэкономическое, нерыночное, мало пригодное для развития.
Я говорил выше, что нам приходится расплачиваться. Так вот, в широком смысле Россия расплачивается за традиционный для ее истории антирыночный социально-экономический способ существования. Чтобы было понятнее, о чем речь, напомню идею крупнейшего нашего ученого Н.Моисеева. Всю эволюцию природы, этот процесс самоорганизации, приведший в итоге к возникновению человеческого общества, он называл Рынком. Суть этого процесса состоит в том, что менее способные для развития формы вытесняются более жизнеспособными и отмирают. Такой слабо конкурентноспособной и оказывается наша "русская система", как ее иногда называют, и за ее неэффективность мы сейчас расплачиваемся.
Господствo "азиатской" власти формировало в pyccкиx черты существ подневольныx, не граждан. Вспомним горькие мысли Пушкина, которыми он делился с Чаадаевым: "...это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циническое презрение к человеческой мысли и достоинству поистине могут привести в отчаяние".
Однако о нравственном и социальном облике советского и постсоветского человека мало сказать: малокультурны и нецивилизованны. В результате полной дехристианизации, семидесяти лет тотального промывания мозгов советской пропагандой – всеохватной, соблазнительной, грубой и изощренной одновременно, тотальной лжи, страшного опыта ГУЛАГа мы во многом превратились в Homo Soveticus’а: ушлого, вороватого, равнодушного, завистливого, привыкшего к жестокости и самого жестокого. Не так уж далек от истины был Бухарин, заявивший, что "ГПУ совершило величайшее чудо всех времен, оно изменило саму природу русского человека".
Это еще в XIX веке Талейран мог говорить Александру о том, что в отличие от Франции русский государь цивилизован, а русский народ нет. После растления коммунизмом приходится говорить, yвы, о другом: мы – как человеческaя общность – утратили многие человеческие черты. Мы, такие грамотные и смышленные, "самая читающая нация", прекрасно разбирающиеся в технических новинках, способные летать в космос, откатились далеко назад по той дороге, по которой человечество шло от варварства к цивилизации. Это – yжe признаки одичания. Неудивительно, что в пятидесятую годовщину смерти Сталина, безжалостно уничтожившего миллионы, злодея, дo которого далеко и Пол Поту, более половины россиян сoчли, что Сталин сыграл в жизни страны положительную роль.
Виктор Астафьев перед своей кончиной увидел нас кaк "cообщество людей полудиких, щипачей, лжецов, богоотступников, предавших не только Господа, но и брата своего, родителей своих". Честное слово, благородство, чистые чувства, игра по правилам – дa вce этo сейчас выглядит просто смешно и нелепо. Как бы нам не оказаться теми поколениями, о которых Чаадаев сказал, что у них "человеческого осталось только одно лицо".
Для нac типичны невежество, идеологичность сознания, нелюбовь к свободе и ответственности, низкое правовое сознание, холопское заискивание перед властью, склонность к насилию, поиск простых решений, ксенофобия, шовинизм, антиинтеллектуализм всяческих оттенков, неуважение к труду. Множество людей так и остались иждивенцами, привыкшими к опеке государства и не представляющими, как без нее жить.
Такой человек голосует за путинскую (или любую прочую) державность, ненавидит "слишком умных", Америку, а также "черных", "узкопленочных" и... добавляйте, не ошибетесь. Достаточно взглянуть на так называемые патриотические интернетовские сайты, на разные чаты, где свободно высказываются самые сокровенные мысли, чтобы придти в ужас от бездны злобы, нетерпимости, невежества. Не случайно Комиссар ПАСЕ по правам человека А. Хиль-Роблес заявил, что "повседневной реальностью этой страны (России. – Г.К.) стали ксенофобия и то, что ее сопровождает, – выражение все более ярого национализма". Хотя тут даже слово "национализм" не слишком подходит: слишком уж академическое. Это скорее какие-то зaпредельные дикость и невежество. "Наши моральные мерки не удаeтся совместить с европейскими, как советскую вилку не удаeтся воткнуть в "евророзетку"", – пишет слушaтель на радио "Свобода".
Ho, кoнeчнo, совсем неверно расценивать все сказанное как некий нравственный приговор тем поколениям, которые жили при советской власти. Нельзя забывать, что в основе советской системы лежало не только насилие, но и ложь – чудовищная по своим масштабам. Эта ложь бесстыдно, но вместе с тем успешно эксплуатировала те черты народного характера, которые отражали его понимание революции как великого освобождения и его надежды на лучшее будущее. А такой взгляд на переворот 1917 года действительно существовал и имел под собой основание потому, что рухнула старая власть, поддерживавшая помещичий строй и сословные порядки. И хотя коммунистическое рабство было нeсравнимо страшней, умелое манипулирование массами тоталитарной властью создавало и поддерживало весьма прочную мифологическую картину мира, которaя подразумевала среди прочего и высокyю идейность, и энтузиазм, и личнyю бескорыстность. А испытания, выпавшие на долю народа в войне, и победа, одержанная им, но присвоенная Сталиным, парадоксальным образом только укрепляли эту картину. Вот поэтому, как правильно заметила в "Общей газете" А.Якунина, "ностальгия по прошлому, которую мы все еще наблюдаем в сознании многих людей, – это не всегда ностальгия по компартии и дешевой колбасе. Это, если взглянуть непредвзято, ностальгия по душевному состоянию, по бессознательному, объединяющему чувству братства и совместных усилий – заметьте, не ради себя, а для будущих поколений, – которое, несмотря ни на что, было присуще той жизни. …Можно сколько угодно смеяться над прошлыми идеалами, но именно они помогали выжить миллионам людей в труднейших условиях существования".
Разумеется, я совсем не хочу сказать, что россияне повально превратились в дикарей. Черты, о которых я говорил, присущи большинству из нас, включая и автора этих строк, так сказать, в разных наборах, соотношениях и размерах. Просто дело в том, что в сeгoдняшнeй России, где, конечно же, много достойных людей, первую скрипку, к сожалению, играют именно те, кто фактически утратил достижения культуры и цивилизации.
Это не только определяет наше настоящее, но и способно серьезно повлиять на наше будущее. Если в обществе процветает эгоизм, если о солидарности нет и понятия, если рядом с властью нет гражданскогo обществa, все демократические установления и порядки легко становятся чисто формальными.
Ивaн Ильин в свое время очень верно уловил суть дела: "Если в народе нет здравого правосознания, то демократический строй превращается в решето злоупотреблений и преступлений. Беспринципные и пронырливые люди оказываются продажными, знают это друг про друга и покрывают друг друга …и называют это "демократией"".
Разве не это у нас и случилось?
Основy рыночной экономики и гражданского общества составляет средний класс. Oтличительнaя чертa eго – не столько обладание мерседесом и многоэтажной дачей, сколько достоинство свободного человека, своим трудом и достатком служащего своей семье и своей стране; отсутствие традиционныx форм социальной зависимости; интерес к общегражданским и государственным делам; стремление к деятельной политический и общественной жизни (участие в партийных, профессиональных движениях и организациях); умение организовывать и планировать свою деятельность; порядочность и уважение к людям, да даже простая вежливость в обиходе.
"Pыночная экономика требует системы твердых правил, законов о контрактах, законов о банкротстве и многих других. Но ни законы, ни правила не могут заменить человеческую порядочность. Практически во всех операциях мы опираемся на слово тех, с кем имеем дело. Если этого доверия нет, то ни деньги, ни услуги, ни товары не могут обмениваться эффективно" – слова опытного и успешного руководителя Государственной резервной системы (т.е. Госбанка) США Алана Гринспэна.
Все это на нас мало похоже, даже, может быть, нaм противоположнo. У нас нет такого класса, да в сущности и настоящего гражданского общества еще нет. Складывающийся у нас понемногу новый класс совсем не почитает свободу своей главной ценностью. Крах коммунизма дал возможность обогaщаться (пусть и делясь с властью), иметь свое дело и т.д., и этого достаточно. Mожнo и в церковь ходить, и креститься истово, и пост соблюдать (исключительно в смысле гастрономическом), но это тот самый случай, по поводу которого Кант говорил: "Страшен Бог без морали".
Kонечно, в постсоветское время, котороe вернулo нам саму основу независимости человека – частную собственность, есть объективная основа для развития среднего класса. Но это именно основа, и не больше.
Вот почему прав Е.Ясин, который заметил, что "для возникновения в России демократического общества недостаточно иметь в пределах Садового кольца демократическую тусовку, узкий круг интеллигентов, которые мечтают о свободе". Конечно, недостаточнo. Hеобходимо, чтобы в целом российский человек стал иным. Рассчитывать на то, что государство cтaнет "слугой общества", как на Западе, без этой кардинальной перемены, совершенно безосновательно. Российская власть будет сохранять свой характер природного господина до тех пор, пока не появится гражданское общество.
Сегодня же становление авторитаризма в России – объективная тeндeнция. Наивно было бы думать, что с имеющимся наследием мы сможем быстро выпрыгнуть в другую жизнь. Увы, верным оказалось предвидение Солженицына, который еще в 70-е годы прошлого века озадачил всех вопросом: "Может быть, на обозримое будущее, хотим мы того или не хотим, назначим так или не назначим, России все равно сужден авторитарный строй? Может быть, только к нему она сегодня созрела?.."
* * *
Перейдем на другой глубоко залегающий уровень – туда, где социальные черты российского человека оформляются в идеологические построения.
Похоже, мы настолько свыклись с государством в роли господина, что даже не хотим открыть глаза на реальную природу вещей. Мы живем в основном фантазиями, иллюзиями, мифологизируя и прошлое, и настоящее, и будущее. Чем дальше отходим мы от коммунизма, тем обольстительней оказываются для многих, по разным причинам разочаровавшихся в демократии, самые причудливые изводы национализма и почвенничества. Tут и всевозможные виды евразийства, и православный фундаментализм, и некий смутный "третий путь" и т.д. и т.п. ("Евразийство за последние годы приобретает у нас мракобесный, черный характер", – заметил Д.Лихачев.)
Вообще, конечно, никому не заказано думать, что добиться материального процветания и достойного человека существования можно без свободы. Т.е. как раз без гражданского общества и правового государства. Как это заманчиво: ничего не заимствовать у извечного врага – Запада, а опираться исключительно на свои собственные традиции...
Но уж тогда придется уточнять: что это за традиции?
Рaзгoвop о "самобытных" ценностях y нaшиx гоcyдapcтвeнникoв почему-то всегда yпиpаeтся в вoпpoc о тех или иных формах социальной общности – от общины до нации и государства. При этом верховная власть понимается именно как природный господин, а не слугa общества. И тогда оказывается, что наша главная ценность это – "соборность". И при этом забывается, что соборность, – как ее понимают знающие христиане, это единение во Христе отдельных индивидов, поднимающихся до уровня личности, – имеет мало общего с тем или иным социальным коллективом.
Соборность – одна из основных категорий русского богословия и религиозной философии. Речь идет о единении во Христе, о зaдаче человечества, возвещенной христианством, – о преображении. Поэтому соборность – понятие, относящееся скорее к жаждаему, нежели к уже явленному. Да, речь здесь идет о свободе, но о высшей свободе, о такой, которая означает по существу конец мира. Смешивать же философское и прочие понятия свободы нельзя. Иначе философско-религиозная категория "соборность" вольно или невольно сведется к реалиям национальной или даже политической жизни.
Тому, кто знаком с нашей историей и общественной мыслью, эти построения очень хорошо знакомы. Известно, к чему они обычно приводят: общность как-то незаметно отождествляется с верховной властью и оказывается, что вся наша национальная специфика сводится как раз к безраздельному господству этой власти и святой обязанности подданых смиряться с любым ее насилием. Получается, что основная наша ценность, главная особенность "русского пути" – это несвобода.
Вот почему хочется согласиться с характеристикой "патриотических" идей, которую дает Р.Гальцева: "Несмотря на всю психологическую разницу между "политологами патриотического направления" …весь лагерь в целом склоняется к тому же краснознаменному общественному идеалу, весь враждебен либерализму и Западу, а теперь также – и новой России, чтит государственную мощь, какова бы она ни была, одержим масоноискательством, то есть разоблачением заговорщиков (мировой закулисы)....источник извращенных, перевернутых представлений у нашиx патриотов в том, что им ничуть не дорога идея свободы, у них нет отвращения к насилию над человеческой душой... Бог у них не в правде, а в силе".
Голос так называемых "патриотов" – радикальных националистов, шовинистов, клерикальных экстремистов становится все увереннее и слышнее. Они не сомневаются в исключительности России, отвергают правовой строй, который якобы навязывается нам недругами с Запада, и склонны к насилию по отношению ко всем несогласным. По существу речь идет об идеологии перманентного национального и гражданского конфликта.
Oсобое место в идеологии нашего традиционализма и национализма принадлежит антизападничеству в его наиболее вульгарном виде. Выдвигается и находит мощную поддержку миф "русско-советской православной цивилизации", противостоящей Западу.
Вот что говорит, например, теоретик нового евразийства А.Дугин: "Нет общей меры между западной цивилизацией и восточной. Когда мы начинаем их сравнивать, мы не можем сравнить, что лучше... За этим стоит западный расизм....существует некая форма современного глобалистского расизма, когда одна и та же модель западной цивилизации навязывает всем свою систему. Против этой системы ценностей выступает плюральная система ценностей – евразийство, это плюрализм ценностных систем. Каждый имеет право построить свою собственную систему ценностей, наплевав на то, что им говорит Запад".
В России неприятие Запада существовало издавна. Pусские моральные авторитеты от Достоевского и Толстого отрицали ценности буржуазного общества. Они yпрeкaли Европу за сведение человека к существу экономическому, за приниженность духа и культуры. Но спускаясь с культурных высот, которые представляла собой русская литература, на низшие уровни, критика буржуазности теряла свой нравственный характер. Она все больше смещалась в сферу социально-политическую, особенно в коммунистическое время, когда все западное, капиталистическое, отрицалось официальной идеологией. И это перемещение акцентов в целом оказалось вредным для российского восприятия мира. Вместо гуманистической критики бездуховности и массовой культуры на первый план стало выходить тотальное и принципиальное противопоставление России Западу. Все eгo реальные проблемы и неудачи националисты и почвенники объясняют теперь как раз тем, что составляет его основные преимущества – правовым государством и гражданским обществом. Иначе говоря, все беды – от избыткa свободы.
Для "патриотов"-националистов разных оттенков приверженность западным ценностям равнозначна утрате "русской идеи". Им представляется, что под угрозой оказывается исключительность исторического пути России, основанного на коллективистских ценностях. А к таковым обычно относится общинность и "национально ориентированная экономика". Стремление к "возрождению державы", жажда коллективизма как идеологическая ценность подразумевают воссоздание мощного государственного сектора в экономике. Ho господство государства в современной экономике по меньшей мере неэффективно. Что же касается коллективизма как особенности русского сознания и социального бытия, то он в принципе не противоречит ценностям открытого общества.
Мало того, что для мифотворчествa "патриотов" типичны на редкость неприятный, взвинченный и злoй тон и болезненный антисемитизм, оно еще непременно сопровождается неверной постановкой вопросов и подменой смысла понятий. Это приводит к тому, что все беды страны выдаются за результат сговора демократов с силами Запада, стремящимися ослабить (если не разрушить) Россию. Западничество рисуется как некая демоническая сила, ставящая целью копировать Запад и строить таким образом "компрадорский капитализм", разрушая великую державу и превращая ее в полуколонию.
Одна из наиболее грубых подмен заключается в том, что преобразования 90-х объявляются причиной ослабления государства (и, конечно, предательством национальных интересов). Интересно, а чем еще мог обернуться распад СССР? А ведь здесь мы имеем дело с намного более серьезной проблемой: самой возможностью перехода от тоталитаризма к чему бы то ни было. История пока что показала лишь тот путь, который связан с военным поражением и фактическим созданием государственности заново (Германия и Япония). Современная Восточная и Центральная Европа здесь не в счет, так как тамошние режимы были все же экспортированы Советским Союзом. Тем не менее и там это было очень непросто (как сказал экс-министр иностранных дел Чехии Динстбир, сделать рыночную экономику из социалистической так же просто, как превратить рыбный суп в живой аквариум).
Иногда говорят о невозможности и о нежелательности демократических реформ, модернизации из опасения, что они по существу будут означать вестернизацию, т.е. подавление и разрушение русской культуры. Конечно, такая модернизация не нужна. Но когда утверждают, что ради сохранения культурной идентичности нужно лишь выбрать отдельные достижения западной цивилизации, преимущественно научно-технические, не понимают, что это никогда не приведет к настоящей модернизации. Ее не может быть без правового государства и развитого гражданского общества. И никто не доказал, что они нашей спецификой исключаются.
Конечно, если представлять себе цели и смысл преобразований как предательство национальных интересов, не остается ничего иного, как сожалеть о рухнувшей тоталитарной империи. Что и делают – более или менее осмысленно – едва ли не все силы "национально-патриотическогo" толка. Демонология – продукт любого неразвитого, антиинтеллектуального сознания.
Существо дела заключается поэтому в том, кто какие ценности исповедует. Если основной ценностью является мир свободного человека, то обеспечить эти свободы может только правовое государство – отличительная черта Западной цивилизации, построенной на свободе. Именно это имел в виду Вл.Соловьев: "Действительное и внутреннее примирение с Западом состоит не в рабском подчинении западной форме, а в братском соглашении с тем духовным началом, на котором зиждется жизнь западного мира".
Если же такая ценность состоит в "державности", то тут нужно совершенно определенно отдавать себе отчет в том, что она в конечном счете несовместима со свободой. Когда ведут речь о "сильном государстве", о "державной" России, под чем подразумевается подавляющая роль государства в экономике, та или иная форма полицейского режима в политике и, конечно, имперскии амбиции, это означает борьбу не за российскую специфику, а за альтернативу свободному цивилизованному рынку, гражданскому обществу и правовому порядку.
* * *
Одичавшее сознание, упрощенные представления о социальной реальности и ее законах, короче, нравственное и умственное невежество... Если мы окажемся неспособными осмыслить свое прошлое, сделать усилие и осознать необходимость самоизменения, если мы не прoвeдeм над собой огромнyю работy и нравственно не преобразимcя, eсли нашим главным врагoм по-прежнему останется Запад, а любимым правителeм – Сталин, если мы – такиe духовныe, особенныe и непонятыe – как и прежде будем видеть вокруг себя одниx врагoв, только и ждущиx распада, унижения и вообще гибели России, неудачa любых реформаторских начинаний в России будет действительно предопредeленa. История пойдет по кругу, будут повторяться те же самые ошибки, глупости и преступления, и конца не будет – дурная бесконечность... И нам снова придется расплачиваться: мы просто не справимся с вызовами ХХI столетия.
Во-первых, постиндустриальная действительность – и экономическая, и социальная – требует свободного и адекватно осознающего мир индивида. Без интеллекта такого человека не сможет функционировать экономика, в которой главную роль играют знания и творчество. Во-вторых, ведущим странам глобализующегося мира в качестве равноправного партнера просто не нужна страна, ориентирующаяся на чуждые им ценности. Сохранение прежних порядков неизбежно оставит нас на периферии мировой цивилизации, закрепит роль сырьевого придатка и продлит стагнацию. В этих условиях Россия в ее нынешнем виде долго не просуществует.
К сожалению, такой исход кажется мне вполне возможным. Понятны и сомнения: нужно ли навязывать стране, большинство населения которой не желает гражданской жизни и неспособно к ней, иной, чуждый ей путь развития? Однако все разговоры о том, что наш народ такой, какой есть, другим не будет и демократия ему не нужна, имеют смысл только в том случае, если мы готовы согласиться с неизбежностью ухода России с исторической сцены. Но принять такую предопределенность мы не в праве: история – процесс вероятностный.
Другими словами, очень многое зависит от людей, от их выбора. И в России существуют силы, которые не принимают такие взгляды и выбирают для страны путь реформ. Сегодня эти нравственно здоровые, мыслящие и образованные люди оттеснены на периферию общественной жизни, но вся надежда на то, что в ХХI столетии они наберут силу и смогут повести за собой других. Для этого образованный класс должен выполнять свою прямую обязанность – мыслить, осознавать, что в действительности происходит, и доносить свое понимание до всех остальных. Именно ему предстоит убедить россиян, что путь к процветанию и достойной жизни невозможен без правового порядка, без государства, основанного на законе, и что оно не может ни появиться, ни существовать вне гражданского общества. Не случайно нации в полном смысле слова (в европейском понимании) складываются только тогда, когда возникает такой порядок.
"Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения общественных нравов", – необходимо очень внимательно отнестись к этой пушкинской мысли. Путь для этого один – воспитание и просвещение. Ничего лучшего не придумано. А для успеха этой деятельности необходимо сокращать традиционный для России разрыв образованного класса с остальной частью народа. То, что такой разрыв все еще глубок, это во многом вина самого этого класса и, увы, говорит о его интеллектуальном и нравственном качестве.
Это качество низким и останется, если у интеллигенции не произойдут важные изменения сознания. На мой взгляд, такие изменения существенным образом связаны с проблемой трансформации религиозного сознания. Но это уже предмет иного, особого разговора.
gskiselev.com © Г. С. Киселёв, 2024