Личность и история
Коль скоро под "историей" мы понимаем историю человечества, встаёт вопрос: какой же параметр признать основным в процессе развёртывания жизни человечества во времени? Мне кажется вполне разумной точка зрения, связывающая этот процесс с постепенным освобождением (эмансипацией) человека от всех порабощающих его социальных сил, т.е. c преодолением отчуждения. Это – в основном стадиальный и в высшей степени неравномерный процесс. Диапазон расхождений велик необыкновенно: от современного Запада до охотников-собирателей в затерянных уголках Земли. Именно этим колоссальным разрывом и объясняется то, что о выравнивании стадиальных различий можно говорить вполне умозрительно – лишь применительно к абсолютно неопределённому будущему.
Каковы основные вехи этого процесса? Начальная стадия – освобождение человека от связывающих его социальных уз (от естественно-социальных, бывших когда-то единственной гарантией выживания и воспроизводства, но ставших в итоге орудием угнетения человека, до новейших псевдоколлективистских типа фашизма или коммунизма). Затем – с утверждением гражданского общества и правового государства – человек освобождается политически, с концом эпохи колониализма – национально. Самой длительной оказывается эмансипация экономическая: даже в наиболее развитых странах Запада о ней можно говорить сегодня лишь со многими оговорками здесь и неуверенность в завтрашнем дне в связи с потерей работы и имущественное неравенство, основанное на расовой принадлежности и другие факторы). Хозяйственная демократия способствует освобождению человека от "имманентного зла индустриализма".
Как мы видели, к нашему времени ясно обозначилось, что названные виды эмансипации вполне реальны. Конечно, для складывающегося глобального сообщества и для большинства незападных обществ это еще очень далёкая перспектива, да и она в высокой степени вероятностна: человечество обладает немалым потенциалом отчуждения вплоть до самоуничтожения, который сложился вследствие как упомянутого разрыва в уровнях развития, так и невысокого нравственного развития человека в целом. Похоже, как я уже говорил, что человечеству придётся искать пути преодоления и "цивилизационного" отчуждения. Но в данном случае нам важно отметить чисто умозрительный момент: социальность в принципе способна обеспечить освобождение человека от многих сил, которые становятся враждебными ему вследствие его собственной жизнедеятельности.
Предположив, будто современная эпоха являет собой чуть ли не закат цивилизации, что история не выполнила ни одной своей задачи в деле освобождения человека и находится сейчас перед судом, Бердяев явно поспешил [1]. С этим ярким и оригинальным мыслителем, как и с экзистенциалистами в целом произошла банальная вещь: он невольно переоценил историческое значение мировых событий, выпавших на долю его поколения, и придал кризисным, но, как оказалось, вполне преодолимым явлениям некий итоговый характер. Между тем создание на Западе "общества всеобщего благоденствия", т.е. современной смешанной экономики и социального государства (на фоне падения тоталитарных режимов) наметили пути разрешения того, что Бердяев называл "неправдой капитализма". Какие бы отрицательные черты ни демонстрировал сегодняшний капитализм, это совсем не закат цивилизации. В конце ХХ столетия у человечества заметно меньше оснований для отчаяния. Cейчас нельзя сказать, что утеряны все смыслы. Западная цивилизация не только не исчерпала своего эмансипационного потенциала; она по-прежнему остаётся важнейшей "окультуренной" сферой социальности даже в условиях массового общества. При всех его пороках оно все же даёт выжить и культуре. Другое дело, что аристократическое положение культуры, о котором много говорил Бердяев, ушло в прошлое – вместе с сословным обществом. Похоже, что культуре в обозримом будущем будет отведено довольно скромное место в жизни человеческого общества. Поэтому все дело – в степени ее влияния на социальность; сравнительный анализ современного Запада и Незапада показывает в этом отношении огромные различия.
В развитых странах гуманизация социальности в целом идёт. Развиваются – хотя во многом другими путями – гражданское общество и правовое государство и в так называемых новых индустриальных странах. В остальных же частях мира (т.е. в большей его части) культура влияет на социальность крайне незначительно. Это и определяет в частности возможность реакции человечества на экологический императив. В целом оно еще нравственно не созрело для того, чтобы принять такой вызов. Однако осознавать этот императив наиболее окультуренные общества уже начали. И это даёт определённую надежду: поскольку в открытых обществах проблемы не скрываются, сконцентрированный там интеллект способен предпринять реальные шаги в выработке программы "новой экологической политики".
Я согласен с Н. И. Моисеевым в том, что человечество как элемент биосферы находится сейчас на рубеже какого-то нового качественного этапа своего развития, своеобразной бифуркации, и что результаты такого развития событий принципиально непредсказуемы. В первую очередь нужно иметь в виду катастрофическое несоответствие технологических возможностей, оказавшихся сегодня в распоряжении человека, и уровнем его теперешнего морального сознания. Обретя возможность уничтожить жизнь на Земле род человеческий явно не достиг еще собственно человеческого облика. В этом отношении человечество в целом – все еще недоросль. Он находится в самом начале своего человеческого пути и сможет уверенно выдти на него, если во время повзрослеет, если не заиграется в детские игры в условиях, которые требуют ответственности зрелого существа. Таким образом, если человечество сохранится перед лицом экологического императива, если оно не уничтожит себя каким-либо другим путём – военным ли или полным подавлением культуры (а это вполне возможно) – прежде чем достигнет хотя бы скромного уровня нравственного развития, то есть шансы, что социальность в итоге, в ходе преодоления все новых форм отчуждения (которые, возможно, мы и представить себе не можем), гуманизируется в масштабе всего мирового сообщества. Тогда перед человеком останется одна – но самая значительная! – задача: преодолеть тот тип отчуждения, который выше я назвал отчуждением его собственной социальной природы. В этом немалую роль сыграет его выход на уровень нового религиозного сознания, который будет свидетельствовать о достижении им зрелости именно в качестве человека – во всей его "двумирной" полноте. Важно уяснить только, что никто и ничто не в состоянии заставить человека захотеть приблизиться к Божественному: только он сам в силах сделать это. Можно лишь страстно желать этого, надеяться на это, можно способствовать тому, чтобы человек – захотел. В нашем мире ничто не приспособлено для такой цели лучше, нежели гражданское общество, правовое государство и социально ориентированная экономика.
* * *
В наше время возникают и другие предположения: не означают ли результаты всесторонней эмансипации человека, что человеку уже не к чему стремиться, что близок "конец истории", как об этом объявил Ф.Фукуяма? Посмотрим, в чём значение того, что социальная природа человека также на определённом этапе становится враждебной ему – как целостному социально-духовному существу (т.е. какова природа того специфического вида отчуждения, о котором речь шла выше). В данном случае совершенно не просматривается потенциальная возможность эмансипации: от своей собственной природы никуда не уйти. В самом деле, каждому появившемуся на земле человеку вновь и вновь предстоит выбор: делать или не делать нравственно-интеллектуальное усилие. И хотя культура – как момент объективации – безусловно накапливается и тем облегчает человеку осознать свой выбор и его последствия, никакое накопление само по себе никогда не заменит свободного и потому драматического решения, принимаемого самим человеком. Кроме того, никакое усилие не гарантирует ничего абсолютного кроме возможности еще большего усилия. Конечно, результаты духовной работы способны объективироваться. Именно это, как мне представляется, и имел в виду Франк, разрабатывая диалектику света и тьмы как борьбу Божественного и мирского. Смысл истории, по его мнению, в постепенной христианизации мира – принципиально незавершаемой, но неуклонно, хотя и неровно, расширяющейся [2]. Но это ни в коей мере не значит, что отпадает необходимость в следующем, очередном, усилии. Без него человек оказывается отброшенным назад, прошлые заслуги не засчитываются. В религиозных понятиях, к Царству Божьему можно прикоснуться (обожиться) лишь на миг, после чего все нужно начинать сначала; имеет место, так сказать, точечный процесс [3].
Между тем, идея о разных типах отчуждения придаёт нашим рассуждениям о смысле истории некоторое уточняющее направление. Действительно, если в одном случае развитие принципиально завершаемо, поскольку отчуждение изживается, а в другом – отчуждение может иметь место неопределённо долго, то очевидно, что мы имеем дело с разнородными явлениями. И если в первом случае речь идёт об истории, то во втором, видимо, нужно говорить, по меньшей мере, о метаистории.
В самом деле, человек ведь стремится не только к освобождению от тех или иных условий, осложняющих его жизнь в обществе. Он жаждет избавления от несчастий и личного характера, от болезней, от самой смерти, наконец. Бессмертие – вот в чём желанная и последняя цель выхода за пределы посюстороннего существования, т.е. в сущности цель самой религии. Это уже – задача освобождения от собственной телесной природы, которая в данном случае также выступает как враждебная человеку. Но мы способны охватить разумом лишь те виды освобождения человека от угнетающих его сил (его же собственных), которые развёртываются в рамках социальности. И поэтому только эти процессы и составляют содержание и смысл того ограниченного явления, которое представляет собой история. Все иное, могущее приключиться с человеком, – уже не история.
Крайне важно, что собственно история – при всей ее неопределённой протяжённости – не является условием для чего-то иного, что я условно обозначил понятием "метаистория". Последняя представляет собой не больше чем потенцию, она вероятностна, поскольку, как мы видели, независимо от развёртывания истории человек может стремиться к Божественному, но может и не делать этого. Отсюда очевидна исключительно важная роль христианства в целом: оно верит в преображение человека и мира и, следовательно, в какой-то степени превращает потенцию в действительность.
Итак, история в принципе конечна, хотя из-за неравномерности и непредсказуемости развития социальности ее конец и теряется в неопределённом будущем. Бытие же человека бесконечно в том смысле, что полное и окончательное достижение им (бытием) Божественного совершенства возможно лишь в результате преображения мира, такой его трансформации, когда появятся "новое небо и новая земля". Для человека – существа ограниченного по самой своей природе – это мыслимо только эсхатологически.
Эти соображения позволяют уяснить смысл самого земного пребывания человека. Такой смысл задан тем, что благодаря сознанию, и в частности способности рефлексии, человек получает возможность (и обязанность!) выхода за пределы мира, туда, где мир не властен (хотя он и не перестаёт существовать). Так объективируется дух и накапливается культура. Это – парадокс, как в сущности парадоксально все, что касается человека – существа, вынужденного расплачиваться за своё сознание отчуждением своей биологической и социальной природы. Мир человека – это ведь и есть в сущности бесконечная череда появления и преодоления всевозможных форм отчуждения.
В этом свете смысл прихода человека в мир проясняется как некое испытание. Испытание на то, насколько он оказался способен своей жизнью преодолеть мир. Выдержал он это испытание или не выдержал – вот ведь какой вопрос задаётся в сущности в конце каждой жизни. Это – тот самый вопрос, который вдруг неосознанно задал себе толстовский Иван Ильич. И проходят испытание те, кто своей жизнью утверждают христианскую истину о равноценности каждой человеческой жизни (любить человека – значит любить его как другого) и – не в последнюю очередь – ценности жизни в целом. Таким образом накапливается "духовный капитал", культура которая, с одной стороны, понемногу одухотворяет этот мир, а с другой – в некоторой степени облегчает человеку совершение нового усилия.
Самый радикальный способ преодоления мира – смерть. Бунин в своём "Освобождении Толстого" показывает, что Толстой понимал смерть как желанное освобождение от мира и прорыв в бессмертие. Но, мне кажется, человек должен быть сосредоточен не на таком преодолении мира. Перед ним стоит задача вытеснения зла мира здесь и сейчас, задача посильного ему распространения света. Конечно, это – тяжёлая ноша, и представляется, что она не случайно выпала человеку. Не плата ли это за необъяснимый дар сознания, за свою уникальность на Земле? Ведь именно об этом говорит библейский миф...
Идея о преодолении мира смертью неправомочна. И сознание, и мир даны нам для жизни; наш долг – жить в этом мире, преодолевая его зло, совершенствуя его. Речь идёт, иными словами, об отрицании мира ради него же самого. Отрицание же его ради смерти, пусть даже для обретения в итоге бессмертия, представляет собой восстание против замысла о человеке и продиктовано свойственной человеку гордыней.
Примечания
[1] См. Н.А.Бердяев. Кризис современного мира. // Философия свободного духа. М., 1994.
[2] Cм. С.Л. Франк. Cвет во тьме. Правда, Франк, с одной стороны, несколько недооценивал значение освобождения человека в мире, а с другой – не видел различия между разными видами эмансипации в предлагаемом мной смысле. Поэтому понятие "христианизация" у него охватывает все эти виды в их единстве. В результате выходит, что освобождение человека в мире – столь же принципиально бесконечно, сколь и те процессы, которые завершаются лишь с концом этого мира и о которых знать нам не дано. Это, на мой взгляд, неверно. Возможно, причиной этому было то, что Франк, как и Бердяев (только в меньшей степени), абсолютизировал масштабы кризиса западной цивилизации в 30–50-е годы ХХ столетия. Впрочем, все это не отразилось на убедительности его концепции смысла истории в целом.
[3] Cм. С.C.Хоружий. После перерыва. Пути русской философии, c. 276 и сл.
gskiselev.com © Г. С. Киселёв, 2024