О трансцендентальности морали

Моральный закон открывает мне жизнь,
независимуюот чувственновоспринимаемого мира

Кант

Несмотря на христианские корни сегодняшнего формально христианского евроатлантического мира (речь будет только о нем) не требуется особой проницательности, чтобы увидеть явный упадок здесь морали – и в личной жизни, и в общественной. По мнению известного испанского мыслителя еще в 30-е годы прошлого столетия «Запад», это массовое общество потребления, в результате выхода на авансцену непросвещенных и дехристианизированных масс во многом оказался в ситуации нравственной неопределенности, если не пустоты. «Европа утратила нравственность <…> Массовый человек попросту лишен морали» [Ортега-и-Гассет 1997, с. 161, 163].

Со временем выяснилось что и само понятие «мораль», или «нравственность», стало проблематичным. В быту оно уже прочно устоялось в своем негативном значении как «морализаторство». Так говорят, когда имеют в виду – «читать мораль».

Спора нет, плоское морализаторство бесплодно и уныло. Но мораль – это совсем иное. Издавна под моралью понимались обязывающие представления о добре и зле, о долге и ответственности, о том, что можно и что нельзя, о хорошем и плохом, правильном и неправильном. На этих представлениях основаны безусловные нормы поведения, без которых в сущности немыслимо сосуществование людей. На таких нормах в итоге основаны правосознание и право – фундамент того типа социальной организации, сложившейся в евроатлантическом мире, который только и заслуживает именования «цивилизация»1[см. Киселев 2021].

Не избежать вопроса: что именно дает основания считать мораль обязывающей, императивной?

Тут скрывается одна из самых сокровенных тайн человека, или человечности. Важнейшим открытием Канта было предположение о том, что моральные законы, предписывающие человеку добрый образ жизни, даны ему как бы свыше, что мораль сверхприродна и наш разум неспособен найти ответ на вопрос о ее происхождении.

Мыслитель полагал, что нравственность всегда просто существует там, где есть человек, и является отличительной чертой человечности. «Кант, – говорил об этом М. Мамардашвили, выявил вневременной, <…> внемыслительный характер самой бытийной основы человеческого существования, или нравственности, поскольку нравственность есть обобщенная, или выделяющая, характеристика существования человеческого феномена такового» [Мамардашвили 2002, с. 55]. Трудно не согласиться с ним: «Чтобы стремиться к добру, нужно уже быть добрым – другой причины нет. Именно поэтому сенсуалистские, прагматические обоснования морали или ее обоснования на биологических теориях естественного отбора никогда не работали и не сработают. Первый признак морали и состоит в том, что моральные явления – причина самих себя. И тогда они моральны» [Мамардашвили 1992, с. 78-79].

Речь, таким образом, идет об априорном знании, которое разуму принять нелегко. Пушкин в «Истории пугачевского бунта» заметил, что «нравственный мир, так же, как и физический, имеет свои феномены, способные устрашить всякого любопытного, дерзающего рассматривать оные». Действительно, как разуму не устрашиться представления о том, что вопрос о происхождении морали для него самого неразрешим.

Пытаясь все же хоть как-то приблизиться к осмыслению подобной парадоксальности, философская мысль опирается на то соображение, что человек познает мир, находясь внутри него, в его составе. Поэтому предполагается, что наш мир устроен так, что сам содержит некоторые условия для своего познания. Что это за условия, узнать из опыта мы не можем, наши психофизические свойства этого не обеспечивают. О существовании этих условий свидетельствуют только их воздействия. Таковы время, пространство и – мораль: сами они условий не имеют. Для нас же они выступают просто как данность. Их приходится принимать вне всякой причинно-следственной связи.

Стоит заметить, впрочем, что априорное знание о морали совсем не означает, что любой индивид морален от рождения. Таковым ему еще только предстоит становиться. Для этого необходимы особые усилия ума и сердца, которые в итоге ведут к уникальному надприродному состоянию Сознания-Бытия, или «вечному настоящему». На этих понятиях строил свою философию Мамардашвили (от которой я и отталкиваюсь [см. Киселев 2023]). Если человек не производит усилий, которые способны создавать такое состояние, т.е. неразрушающуюся во времени упорядоченность сверхприродных состояний, то имеется всего лишь прямоходящее существо, обладающее даром речи. Поэтому Мамардашвили говорил о «некоей авантюре и драме, лишь проходя и осуществляя которую человек может становиться и быть все время в состоянии заново и заново рождения» [Мамардашвили 1992, с. 19].

Иными словами, именно таким нравственно-интеллектуальным усилием и самосоздается человек как нравственное существо, способное различать добро и зло – в отличие от человека всего лишь «возможного», потенциального. Подлинный, моральный, человек не природой рождается, а есть искусственное творение, результат самосозидания («второго рождения»). Таким образом, смысловым центром жизни оказывается не естественно-историческая общность людей, а человек per se как результат искусственного самосоздания.

Между тем своя обусловленность некоей сверхчеловеческой, надприродной силой, на ранних этапах истории может не осознаваться человеком. Кант показал, что для осознания этого ему оказались необходимы религиозные представления.

Религия – это откровенная, т.е. не требующая доказательств, вера в Бога – высшее благо и святыню, создателя и всемогущего повелителя Вселенной. Откровенная вера – тем более тринитарная, как христианство, – подразумевает, что Бог обладает волей, т.е. что он – Личность. Вера в Бога как Вседержителя предполагает его ответственность и за все зло мира2. Но ничего достоверного знать о Боге мы не можем. Иными словами, религия побуждает нас доверяться тому, что опытным путем познать невозможно. «О вере, – говорил Мамардашвили, – <...> можно говорить лишь в том случае, если речь идет о чем-то, что не может существовать помимо самого акта веры, то есть то, что невозможно иначе или абсурдно иначе, только и может быть предметом веры или верой» [Мамардашвили 1992, с. 145]. Поэтому в любом случае рассуждения о религии, о Боге, сводятся к попыткам хоть как-то рационализировать это непознаваемое.

Итак, важнейший вклад Канта в проблематику религии – в идее о том, что религия обусловлена моралью. Мораль – реальное и единственное доказательство бытия надмирного, надприродного начала, поскольку она очевидна. Об этом свидетельствует несомненное наличие у нас, людей, совести – сверхъестественного внутреннего побуждения. Именно очевидностью морали Кант объяснял ненужность спекуляций о ее происхождении. Речь о той самой его теме, которую М. Мамардашвили обозначал как «зачем объяснять, если уже дано...».

Важно при этом заметить: зачатки морали уже появились вместе с тем существом, о котором мы уже можем говорить как о человеке, а рефлексии о ней у этого становящегося человека еще не было. Однако существование морали – пусть и виде задатков – требовало ее осмысления. Так появилась религия с надмирной святыней, Богом, в качестве морального законодателя; мораль предстала как его требование. («Христос как высшее откровение нравственности», по словам Гёте.) «Религия есть познание всех наших обязанностей как божественных заповедей» [Кант 1996, с. 380].

Итак, говорить о морали, или нравственности, исходя из понятий о религии – неверно в принципе. Дело обстоит прямо противоположным образом. Религии без морали быть не может, а если какие-то верования основаны не на ней, то мы имеем дело с псевдорелигией. Страшен Бог без морали, говорил о таком случае Кант.

Религиозные представления развивались вместе с человеком. Был пройден долгий путь – от обожествления духов предков до политеистических представлений, а в итоге до единобожия, в частности христианского. Согласно этим представлениям, не быть моральным значило жить во грехе. На деле далеко не безгрешный, мягко говоря, христианский мир с понятием греха все же серьезно считался; люди жили в «страхе божьем»3. Нравственность полагалась нормой (которая, понятно, в реальной жизни постоянно нарушалась).

В течение веков, вплоть до Нового времени, мораль христианства играла немалую роли в жизнь евроатлантического мира в целом. Разумеется, человек всегда пытался навязывать свою волю другим людям, относясь к ним как к объекту. Но поскольку был жив «страх божий», все попытки такого рода имели все же лишь относительный, временный или локальный успех.

Однако совсем по-иному обстоят дела в сегодняшнем секулярном массовом обществе.

 

* * *

 

Все начало меняться, когда евроатлантический мир в целом без сожаления распростился с «отсталым» и «реакционным» христианством. В эпоху Просвещения христианство, и без того ослабленное Схизмой и Реформацией, утратило здесь свой характер универсального мировоззрения. Но оказалось, что безрелигиозность – это не просто отрицание религии или индифферентное к ней отношение4; она обернулась отказом от абсолютности морали. Нравственность не виделась более непреложным божественным законом.

Возникшее на рубеже XIX и XX веков в наиболее развитых странах бессословное массовое общество стало ярким выражением безрелигиозности и аморальности, которые приобрели теперь известную законченность. Наглядно проявилась, как говорил Вл. Соловьев, «темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою» [Соловьев 1884, с. 37]. Речь о том самом сне разума, который рождает чудовищ, иррационализм, безраздельное господство разнообразных страстей (злобы, тупости, зависти, бездумной тяги к развлечениям и т.д.), о неумении самостоятельно мыслить5. Но не мысля, человек погибает. По существу это процесс саморазрушения6.

Наше время показывает что человечество явно застряло на пути от человекозверя к Богочеловеку, который виделся Соловьеву. В целом оно пока что не смогло возвыситься до подлинной человечности. Не происходит «второе рождение», не преодолевается в значительной мере природная «склонность человека ко злу», о которой говорил Кант. Забвение морали оборачивается иллюзорным сознанием, или «несознанием» («тяжким сном сознания», по слову Соловьева). В иллюзорном сознании это прежде всего неверное осмысление своих потребностей и возможностей. Аморальный «массовый человек» личностно неразвит, духовно слаб и умственно ленив, доверчив и легко внушаем. Во всем этом заключается основная преграда на пути к появлению нравственного существа, личности. Нет таких вопросов, на которые был бы заранее дан ответ: моральный человек должен найти их сам. Это и есть – сбыться, состояться, т.е. оказаться в состоянии Сознания-Бытия7.

Отсюда нравственный релятивизм, безудержный эгоизм и нежелание мыслить. Мыслить самостоятельно трудно: картина мира заслонена исторически возникшими представлениями, которые не поспевают за изменениями мира и поэтому искажают его. Оставаясь в плену этих чужих представлений, человек оказывается не в состоянии прожить свою собственную неповторимую жизнь. Люди, этот «жалкий род, достойный слез и смеха», как с досады выразился Пушкин, постоянно возвращаются к собственным  заблуждениям и преступлениям, они оказываются неспособными вырваться из заколдованного круга своей немоготы.

Неслучайно во всей совокупности общественных антагонизмов массового общества на первый план выходит всестороннее манипулирование сознанием индивида. Несамостоятельный, манипулируемый индивид – своего рода несостоявшийся человек, недоделка. Невежественный, полуобразованный, доверчивый, легко внушаемый, он готов отдать свою судьбу и свободу в руки любого умелого искусителя, в известной мере лишаясь, таким образом, своей субъектности. Такую манипуляцию осуществляют путем пропаганды разнообразные государственные и общественные структуры. В то же время это производит массовая культура. Тут нельзя не упомянуть агрессивную и дезориентирующую рекламу и, конечно, социальные сети, ставшие реальной угрозой самому разуму и моральности.

Нельзя также не заметить, что самомнение «отставившего» религию и мораль разума привело, в частности, к иллюзиям, будто человек может преодолеть зло мира собственными силами. И в этом случае ему якобы «все позволено». Такой человек сам себе «законодатель». Ничто не сдерживает его в своеволии, у него нет причин для личной ответственности перед чем бы то ни было.

Массовое общество, таким образом, уже во многом ставит под вопрос саму сущность цивилизованности. Оно все больше не дает человеку возможности созревать личностно и граждански. Это и заметно: число нравственно и интеллектуально развитых людей на фоне бездумных и невежественных масс ужасающе мало.

Немало говорит об этом деградация гражданского начала. В самом деле, существование автономного гражданского общества есть в итоге альтернатива насилию и манипуляции со стороны власти (государственной и любой иной). Но разве может быть реальная альтернатива, например, при всеобщем избирательном праве для «массового человека» – не субъекта политики, а ее пассивного объекта, отчетливо теряющего то, что дал ему процесс индивидуации?8 Какова цена выбора, который сделает такой человек? И каковы могут быть последствия популизма, т.е. подстраивания под подобного объекта, в которое постепенно вырождается политика в условиях массового общества?9

 

                                * * *

 

Неудивительно, что в отсутствие универсальной морали иллюзорное сознание породило жуткие химеры – основанные на насилии идеологические мифы национализма, шовинизма, коммунизма, нацизма, классовой борьбы, расы. В ХХ столетии, которое, как некогда надеялись, принесет торжество добра и разума, вечный мир и всеобщее благоденствие, произошли, напротив, жутчайшие по существу и невиданные по масштабам злодеяния. Новейшая история стала свидетелем непомерных и почти всегда бессмысленных страданий человека.

Можно назвать немало конкретных причин того, какими путями пошло человечество в ХХ-м столетии и вышло в ХХI-е. Это и оголтелый национализм, без которого едва ли разразилась бы Первая мировая война, заметно снизившая достоинство и цену человеческой жизни. И еще более – появление тоталитарных государств, когда большевики устроили свой невиданный эксперимент и в течение семидесяти лет терзали Россию, а вырвавшиеся на историческую сцену нацисты потрясли мир варварством и Холокостом. Обе эти дьявольские силы развязали Вторую мировую войну, сгубившую десятки миллионов жизней.

Это также и отчетливо наметившееся в первых десятилетиях нашего века распространение сил, противостоящих либеральной демократии Запада. Это и авторитарная путинская Россия, развязавшая безумную агрессию против Украины, и стремящийся к обладанию ядерным оружием фундаменталистский Иран, и тоталитарная Северная Корея, это оружие уже создавшая, и набирающие мощь ультраправые силы в Европе и Америке, а также нередко смыкающиеся с ними ультралевые.

Нельзя не отметить и известную инертность современных политических элит, нередко игнорирующих остроту международных отношений, социальных противоречий и надвигающегося (или уже наступившего) экологического кризиса. Бросается в глаза неспособность элит сегодняшних развитых стран адекватно осмыслить насущную необходимость противостояния тем силам, которые выбрали путь возвращения к архаике, в мир насилия и несвободы.

Но основная причина всех пороков нашего времени – именно аморализм. Жизнь, основанная на морали, и по сей день остается лишь идеалом. Поставленный Западом «эксперимент со свободой» (по выражению Г. Померанца) в итоге привел к сложному переплетению кризисных явлений и в духовной, и в социокультурной сферах современности. Особенно отчетливо обозначились его неочевидные перспективы со сложением «массового общества» и неоднозначными процессами глобализации.

Нужно, конечно, оговориться: евроатлантический мир замечателен тем, что человек добился тут наибольшего за свою историю социального, политического и духовного освобождения. Именно здесь возникли цивилизация, гражданское общество и правовое государство, тут несомненно произошли утончение культуры и известное улучшение нравов в целом10. Достижения науки и технологий на много порядков повысили уровень и качество жизни. «Общество всеобщего благоденствия», современная смешанная экономика и социальное государство остаются важнейшей «очеловеченной» сферой социальности даже в условиях массового общества. (Другое дело, что аристократическое положение высокой культуры, о котором говорил Бердяев, действительно ушло в прошлое – вместе с сословным обществом.)

Тем не менее всеобщий аморализм и, как следствие его, известное расчеловечивание в итоге привели к серьезным угрозам самому существованию той части человечества, которая создала в евроатлантическом мире цивилизацию.

Это:

- возможность планетарной катастрофы в случае ядерной войны;

- экологическая катастрофа с которой мы непременно столкнемся в недалеком будущем, если только она не происходит уже сейчас11;

- неспособность преодолеть социокультурную неоднородность нашегего мира с различными ценностными системами и установками и несовпадающими этическими нормами различных локальных общностей. Можно говорить о выплеске архаики и насилия, идущем из стран глобального Юга и находящем отклик в некоторых развитых странах глобального Севера, о назревшем вызове самому принципу цивилизованности12;

- постоянно убыстряющийся темп жизни, не дающий человеку возможность адекватно осмыслить окружающую реальность. Жизнь в городах-монстрах и аггломерациях идет в условиях постоянного стресса, обусловленного непомерно расширяющимся производством колоссальной номенклатуры товаров и подстегивающим его неумеренным потреблением13.

Неслучайно христианская мифология предупреждает человека, что он – единственное на земле существо, способное уничтожить свою собственную жизнь. Так, Священное Писание пророчествует о царстве антихриста, за которым в свою очередь должен последовать конец мира, Апокалипсис14. И по отношению к нам, людям ХХ и ХХI веков, забывшим что такое мораль, такая возможность едва ли покажется невероятной.

 

* * *

 

Можно ли надеяться на то, что мораль снова окажется в основе жизни общества? Что она вновь обретет статус святыни?

Так как поклонение сверхприродной, безусловной святыне составляет основу религиозного сознания, лучшим условием для возвращения морали ее истинного статуса, могло, казалось бы, быть возрождение такого сознания. Но не наивно ли предполагать, что это возможно в нынешнем едва ли не полностью секулярном евроатлантическом мире?

 Едва ли стоит ожидать, что на это способны сохранившиеся сегодня реликтовые формы истинного христианства. Сейчас вряд ли удивишь кого-нибудь признанием, что историческое христианство, которое все еще исповедуют верующие, во многом фактически недалеко ушло от язычества. Русская православная церковь, разделяющая вместе с режимом ответственность за войну в Украине, – наглядный пример этому.

Действительно, религия в современном евроатлантическом мире выглядит некоторым архаизмом, своеобразной культурной реликвией. Среди нескольких поколений образованных европейцев Нового времени, воспитывавшихся в убеждении о всемогуществе науки, по-прежнему господствует неверие. Для широких масс же характерно, как и всегда, за редкими исключениями, «обрядоверие». Отчасти тут сыграло свою роль то, что исторические христианские церкви скомпрометировали себя самым разнообразным злом. Тут и жестокость, и мздоимство, и вовлечение в борьбу за власть, и лицемерие, и потворство разнообразным преступлениям.

У всего этого глубокие корни в самом христианстве. Дело в том, что на первый план в нем постепенно вышло поклонение Богу-вседержителю, – внешней по отношению к человеку всемогущей и таинственной силе, определяющей судьбы всего творения. Отсюда испрашивание у Божества защиты или вознаграждения, потребность его милости, страх перед наказанием. И главное следствие – перекладывание человеком своей ответственности на внешний авторитет, отказ от необходимости моральной оценки собственных поступков. «Христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою», – писал об этом Соловьев [Соловьев 1884, с. 23].

Иными словами, исторически господствовавшие виды веры сами по себе не дают оснований ожидать религиозного возрождения и, следовательно, возврата морали ее истинного места. Однако своими историческими формами уникальное сотериологическое христианское учение далеко не исчерпывается. Так, Кант отчетливо противопоставил господствовавшей в нем религии культа (снискания благосклонности) первоначально эаложенную в нем религию морали («доброго образа жизни»).

 Она зиждется на тринитарной идее. Последняя основана на представлении о Боге не как о внешнем по отношению к человеку начале. Бог предстает здесь как единое в трех лицах, соприродное, имманентное человеку сверхприродное начало, одна из ипостасей которого выступает в роли морального законодателя. Его законы, или заповеди, открываются человеку через его совесть. Предполагается, что человек способен к богообщению, т.е. что приблизиться к Богу можно собственным усилием, идя ему навстречу из «глубины своей темноты». Таким образом у человека появился бы шанс стать новым, нравственным существом, преобразиться и так противостоять злу мира. Бог, таким образом, предстает как творец, создатель человека. Отсюда и упоминавшаяся идея о «втором рождении».

В историческом христианстве тринитарная идея оставалась как бы в тени богослужебной веры, как называл ее Кант. Между тем представление о необходимости предельного усилия, т.е. свободного принятия нравственного императива, имеющего трансцендентальную природу, идея о свободе и личной ответственности человека за дела мира, свидетельствуют: если христианство обновится, у него может быть будущее. И его мифология совсем не является абсолютным препятствием для осмысления и принятия современным человеком [см. Киселев 2024; также WEB: gskiselev.com].

Обновленное христианство могло бы претендовать на выполнение грандиозной задачи преображения человечества. И связано это именно с особым – моральным – пониманием религиозности, в котором главное – идея о сверхприродности морального законодателя, его абсолютной ценности. Другими словами, тринитарная идея парадоксальным образом отразила представление о сверхприродности морали. Все остальные слагаемые христианства – догматы, каноны, традиция, обрядность, церковный чин и богословие уходят при этом на второй план.

Поэтому трудно безоговорочно согласиться с мнением об исторической неудаче христианства. Есть вероятность (только вероятность!), что принятие в полном объеме его тринитарной природы, могло бы сделать христианство религией универсального значения. Или в пределе – расширить само значение понятия «религия» за пределы традиционно толкуемой конфессиональной веры [см. Киселев 2019, 2022].

Возможно, именно в этом свете можно истолковать идеи Соловьева о вселенской церкви. Мыслитель понимал христианство как «нравственно–историческую задачу, как общее дело человечества» и положил его в основу своей концепции всемирно–исторического развития. Он полагал, что смысл истории состоит именно в таком развитии человечества, которое приведет его к превращению в Богочеловечество. Согласно Соловьеву, великое предназначение христианства – утвердить на Земле Bселенскую церковь и устроить жизнь человечества согласно заповедям Христа. Это и есть ядро известной соловьевской идеи о «всемирной теократии»15.

 

* * *

 

Представление о способности и долге человека к моральной жизни дает новые возможности для осмысления истории. Теперь она предстает не как просто как ряд событий прошлого и знание о них, а как процесс, привносящий в эволюцию специфически человеческое качество. Иными словами, история свершается, приобретает действительность, или смысл, лишь в той мере, в какой человек снова и снова воспроизводит Сознание-Бытие.

Под «историческим» нужно, таким образом, понимать особое состояние, которое воплощается в цивилизации – рукотворном мире, противостоящем природному хаосу. Неслучайно Мамардашвили называл цивилизацию «пристройкой к сознанию» [Мамардашвили 1988, с. 58].

Если люди в большинстве своем окажутся неспособны вырваться из западни иллюзорного сознания, оставаясь аморальными, духовно слабыми, умственно ленивыми, они не смогут пребыть в истории. Тогда участь их сообщностей может в конечном счете стать трагической. Станет ясной вся относительность того, что называют общественным прогрессом. Под ним имеется в виду неуклонное (пусть и неравномерное) поступательное движение к неким высшим формам человеческого общежития.

Будущее вероятностно. Оно зависит от того, окажется ли человеку по силам осуществить духовный прорыв к морали, в сферу Сознания-Бытия, в Историю. Иными словами, в конечном счете все определится тем, проявится ли личная ответственность свободного человека, будет ли на то его добрая воля. Воля, необусловленная никакими внешними обстоятельствами, но исходящая из таинственной сверхприродной морали.

Примечания

1. Тут необходимо уточнение. Высшие, по Канту, формы социальности – гражданское общество и правовое государство – складываются в итоге там, где человек выделился из природно–социальных общностей, где в результате его личностного роста происходит индивидуация. Начиная с Г. Моргана, такие высшие формы стали обозначать понятием «цивилизация». Цивилизация понималась и как вершина эволюции, и как процесс, к ней ведущий. Такой подход предполагал прогресс общества, т.е. его поступательное восходящее движение от низших форм социальности к высшим, более сложным. В наше время это понятие расширилось, и к характерным чертам цивилизации стали также относить появление городского образа жизни и образованного класса, развитие науки и технологий, быстрый рост качества и уровня жизни. В то же время в современной науке существуют так называемые «цивилизационные исследования», отражающие проблемы социокультурной специфики. В них под «цивилизациями» понимаются локальные этносоциальные общности со своими специфическими религиозно–культурными традициями, определяющими систему ценностей и образ жизни. Чтобы не смешивать разные понятия, я буду называть их локально-культурными общностями. Подобные исследования ценны тем, что они заострили внимание на вопросе о самоценности социокультурного многообразия человечества. Хотя единого мнения о числе таких общностей нет, можно, видимо, все же выделить антично–иудео–христианскую, арабо–тюрко–персо–исламскую, индо–буддийскую, дальневосточно–конфуцианскую и африканскую.
2. Отсюда проблема теодицеи, или оправдания Бога. Проблема теодицеи испокон веков, со времен библейского Иова, мучала людей. Важно отметить, что само обращение к этой проблеме является как бы маркером: если мы признаем ее, мы остаемся в пределах веры. Если же мы не признаем проблему теодицеи, это значит, что наше понимание Бога не сводится к пониманию его как внешней по отношению к человеку силы. Тринитарный Бог, подразумевающий ответственность за зло и самого человека, в оправдании не нуждается и проблема теодицеи снимается. Не случайно Кант полагал, что решить проблему теодицеи в рамках только веры не в силах человека. По его собственным словам, он предоставлял вере должное ей место, «приподнимая разум» («Ich mußte also das Wissen aufheben, um zum Glauben Platz zu bekommen...»).
3. «Утверди, Боже, страх Твой в сердце моем!» – и поныне молятся верующие.
4. «Безрелигиозности, религиозной нейтральности не существует, <…> религии живого Бога противоположна лишь религия диавола, <…> религии Христа противоположна лишь религия антихриста…» [Бердяев 1994, с. 414].
5. Неслучайно Пастернак в «Докторе Живаго» называл «главной бедой, корнем будущего зла» интеллигенции послеоктябрьского времени именно утрату «веры в цену собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями».
6. «Вследствие своей свободы человек, ища наслаждений или забытия, постоянно разрушает себя» [Кант 1966, с. 7].
7. Вот хорошая формулировка: «“...состояться” – это не “найти себя в уникальном выборе”, не “мужество” принять себя в своей конечности и в бессмысленности того мира, который нас окружает, как это понимает французский экзистенциализм Сартра и Камю; “состояться” – значит выполнить некоторую миссию, некоторое предназначение, которое “есть”, “задано”, зависит не от моего выбора, а от объективного замысла, и выбор мой лишь в том, уклониться от него и “пропасть” в мире природы или, выполнив замысел, обрести “вечность”» [Гиринский 2022, с. 125 ].
8. Прав, на мой взгляд, персонаж «Красного колеса» Солженицына: «Неверно это предположение современного конституционного государства, что каждый гражданин способен судить обо всех вопросах, предстоящих народному представительству. Нет, для сложных вопросов государственной жизни члены народного представительства должны обладать жизненным опытом и глубоким миросозерцанием. Чем менее просвещён человек умственно и духовно, тем с большей самоуверенностью и легкомыслием он готов разрешать самые сложные проблемы жизни; чем большим развитием ума и духа обладает человек, тем осторожнее и осмотрительнее относится он к устроению жизни общественной и частной».
9. В целом же в странах «глобального Севера» наблюдается двуединый процесс: с одной стороны, «массовый человек», получивший через всеобщее избирательное право немалую возможность влиять на жизнь общества, во многом компрометирует саму идею политического представительства, а с другой, элиты склонны к сужению пространства публичной политики и представительной демократии.
10. Едва ли Россию можно безоговорочно отнести к этому миру, т.е. к стадии цивилизации. К нашему времени она скорее во многом представляет собой ее антипод. Для того, чтобы оказаться в цивилизованном состоянии, современной России необходимы, как кажется, серьезные изменения всего ее нравственного строя и социально-политического устройства.
11. Человек вполне успешно уничтожает биосферу, загрязняет и уничтожает окружающую среду – от мирового океана до животного мира; вследствие выбросов в атмосферу идет глобальное потепление. Экологические, энергетические, демографические и техногенные проблемы вполне могут привести к всеобъемлющему кризису, способному угрожать жизни Homo Sapiens как вида.
12. Как полагает А. Неклесса, «мы вступаем в непознанную, четвертую фазу социальной организации (после архаики, варварства, цивилизации)», для которой характерно «неравновесное, но устойчивое соединение цивилизации и дикости, футуризма и архаики в некотором синкретическом культурном контексте» [Неклесса 2007]. В наши дни кризис морали и гуманизма нашел одно из своих воплощений в так называемом постмодернизме, интерпретирующем мир в качестве своеобразного текста и противопоставляющем такую интерпретацию («деконструкцию») идее морального человека и мира, выработанной христианской и новоевропейской мыслью. У постмодернистов речь в сущности идет не столько о мире, сколько о процедурах его прочтения, истинно же человеческие ценности, такие как мораль, ставятся под сомнение. Выступая за моральный релятивизм, против плоского «просвещенчества», одномерного рационализма, постмодернизм отрицает возможность объективных истины и знания, предлагая вместо них проблему иронической раскодировки – возможно и изящной, но фактически бессодержательной.
13. «Присущие ей установки и ценностные ориентации прежде всего на потребление, деловой успех, получение и распространение сиюминутной информации неизбежно дистанцируются или отрываются от <...> ценностей добра и добродетели, истины и веры, <...> преданности и устойчивой социальной солидарности» [Следзевский 2020, с. 84].
14. Христианство именует такое состояние Царством Божием. Царство, где нет смерти и зла, где духовная сущность человека не связана более нераздельно с его телесной оболочкой, это – царство «не от мира сего», оно вне пространства и времени. Понятно, что научное знание о нем невозможно.
15. При этом речь никоим образом не идeт о политической или какой–либо иной «здешней» власти церкви. Мысль Соловьева состоит в том, что христианство в лице Bселенской церкви должно быть подлинным духовным руководителем, нравственным авторитетом человечества – и только в этом смысле властью. «Мирская политика должна быть подчинена церковной, но никак не чрез уподобление Церкви государству, а напротив, чрез постепенное уподобление государства Церкви. <...> Церковь должна привлекать, притягивать к себе все мирские силы, а не втягиваться, не вовлекаться в их слепую и безнравственную борьбу» [Соловьев 1994, с. 65].

Литература

Бердяев Н. А. Новое средневековье. М., 1994.

Гиринский А. А. Христианские мотивы в философском творчестве Мераба Мамардашвили // Вестник Санкт-Петербугского Университета. Т. 38. 2022. Вып. 1.

Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском  плане // Сочинения в шести томах. М., Мысль, 1966 Т. 6.1966. С. 5-23.

Кант И. Религия в пределах только разума (пер. Н. М. Соколова, А. А. Столярова) // Кант И. Трактаты. СПб., 1996.

Киселев Г. С. Как говорить о смысле истории? // Вопросы философии. 2016, № 5.

Киселев Г. С. Христианство как проблема // Вопросы философии. 2019, № 3.

Киселев Г. С. «Нежный цветок» цивилизации // Философические письма. Русско-европейский диалог. 2022. Т. 5, № 1.

Киселев Г. С. Мифологемы христианства и философия сознания // 2024. WEB: gskiselev.com; Философические письма. Русско-европейский диалог. 2022. Т. 7, № 1 (на англ. яз.).

Мамардашвили М. К. Проблема человека в философии // О человеческом в человеке. М.: Политиздат, 1991.

Мамардашвили М. К. Мысль в культуре // Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. M. Прогресс-Культура, 1992.

Мамардашвили М. К. Психологическая топология пути. М. Пруст «В поисках утраченного времени». Издательство русского христианского гуманитаного института. Журнал «Нева». СПб, 1997.

Мамардашвили М. К. Кантианские вариации. М.: Аграф, 2002.

Неклесса А. И. Миропознание и миростроительство: ценности, мышление, знание, (генезис и динамика форм) // http://www.intelros.ru/2007/07/22.

Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Избранные труды. М.: Весь мир, 1997.

Померанц Г. С. Катастрофы подталкивают человека к осознанию себя // Время МН. 02.11.2001.

Померанц Г. С. О подлости, о доблести, о славе // Вестник Европы. 2008, № 22.

Следзевский И. В. Тезисы доклада на Круглом столе «Диалог культур и цивилизаций: понятие, реалии, перспективы» в Горбачёв-Фонде. 22 мая 2003 г. // http://www.gorby.ru

Соловьёв Вл. Великий спор и христианская политика // О христианском единстве. М.: ВГБИЛ, 1994.

Соловьев Вл. Три речи в память Достоевского (1881-1883 гг.) М.: Университетская типография. 1884.